Сигаретно-овсяночная сделка
Я в детстве терпеть на мог овсяную кашу. Но каждый божий день на завтрак была именно она. У мамы же был особенный талант варить эту кашу максимально невкусно и отвратительно на вид, и никакой родительский инстинкт, велящий защищать потомство от того, что не ест даже её супруг, мне не помогал.
Однажды мама уехала на выходные к бабушке, а я остался с отцом и кучей овсянки, которую наварили впрок специально для меня. Сидеть со мной на кухне часами и ждать, когда же я наконец осилю эту серую консистенцию, у папы нервов не хватило, и он оставил тарелку с кашей на моей совести.
А я вздохнул с облегчением и решил не есть. Когда папа вышел из кухни, я просто убрал тарелку со стола к раковине, а сам убежал гулять во двор. На обед был нормальный суп, на ужин вареная картошка, а когда я пошёл спать, обнаружил на постели свою утреннюю кашу.
Это папа мне в назидание её на одеяло вывалил из тарелки. Она присохла и испачкала бельё. Меня заставили это отстирывать полночи.
На следующий день, когда папа снова оставил меня наедине с тарелкой, я не решился просто так отречься от каши, чтобы снова не обнаружить её в кровати. Так и сидел над тарелкой пять часов подряд, размышляя о жизни.
Папа же, поняв, что я не сдамся, попробовал со мной поговорить.
— Зачем мне есть то, что не нравится?
— Это полезно!
— Но ты же не ешь.
— Я взрослый, мне уже не надо полезного, я с детства витаминами запасся на всю жизнь.
— Получается, если я сейчас буду есть кашу и получать витамины, то взрослым смогу курить, как ты, и мне ничего не будет?
Папа показал мне кулак и сказал, что курить я не буду. А я начал спорить, что буду. Папа же курит. И еще я обиделся и сказал, что назло буду курить, чтобы папе было неприятно. А то что это я должен нюхать, как после него воняет сигаретами и еще кашу отвратительную есть. А он ни кашу ни есть, ни курить бросать не собирается.
Спорить с этими аргументами было тяжело, и папа заключил со мной сделку: я ем кашу, а он не курит.
Сквозь слёзы и рвотные позывы я ел. Ели и ненавидел, ненавидел и ел. Когда приехала мама, я всё еще беспрекословно ел, хотя в эти же моменты и бесшумно плакал. Мама удивлялась, но не лезла.
Меня начало выворачивать, когда я выходил из дома и шёл играть с пацанами во двор. В связи с этим был разработан план действий. Съедать всё как можно быстрее и уже одетым, а потом что есть мочи выбегать на улицу — и за дом, либо за гаражи, где меня тошнило кашей. В итоге желудок был пуст, а я счастлив.
И нет, организм не привыкал к ежедневным прививкам кашей, и каждый раз отторгал её снова.
Какое-то время я думал, что сделка моя с папой мучительна, но приносит плоды, я же не видел, чтобы он курил. Но от него всё ещё воняло. Папа объяснил это тем, что он слишком много лет курил, поэтому запах выветрится не сразу. И я верил.
На выходных я снова наелся каши и собирался скорее выйти уже во двор, но мама позвала меня в их с папой комнату на разговор. Разговор вышел короткий.
«Я знаю, что вы с папой заключили сделку, и я очень горжусь тобой, потому что ты ешь кашу, даже несмотря на то, что папа тебя обманывает и курит на работе...» Она не успела договорить про то, что в честь этого меня сегодня ведут в парк на карусели, потому что меня тут же вывернуло им прямо на постель. Розовой кашей в крови.
Крики, паника, больница. Кровь была не из желудка, а из горла, которое травмировалось ежедневным детским блёвом. Непроваренные кусочки овсянки и орехи мне его оцарапали, а желудочный сок усугубил ситуацию. Врач официально запретил кормить меня овсянкой.
Когда я рассказал про это бабушке, несмотря на просьбу мамы не пугать старшее поколение, был крик. И бабушка принудительно и унизительно учила маму варить нормальную кашу. Меня потом пытались ею накормить, но я специально сделал звук подступающего к горлу корма, и в меня не стали пихать овсянку версии 2.0.
С тех пор запах сигарет напоминает мне эту отвратительную кашу. Именно благодаря этому я так и не начал курить, и больше никогда не верил папе и не заключал с ним «честные сделки».
Постоянно при попытках меня замотивировать делать что-то по дому или лучше учиться, он предлагал очередное пари, а я припоминал ему сигаретно-овсяночную сделку и заявлял, что в папино честное слово не верю. Он очень обижался. Но пофиг.