Меня от монстра защитили, а я не смогла

Я росла папиной любимой принцессой. Была прямо девочка-девочка: всегда красивая, прилежная, послушная, в платьицах. Училась на пятёрки и пятёрки с плюсом, за всю школу ни одного замечания в дневнике. Когда стала постарше всегда максимум в восемь вечера была дома.

Короче говоря, была очень и очень послушным ребёнком, которого было попросту не за что ругать и наказывать. Так я не знала ни единого дня воспитательных лишений, огромных, по детским меркам. 

Отец холил и лелеял, я его обожала. Мать тоже любила, но папа затмевал всё, я 90% времени проводила с ним и прислушивалась только к нему. Когда стала встречаться с мальчиками, папа и слова против не сказал: понимал — выросла. И даже несмотря на то, что мой муж был далеко не первым моим парнем и даже, о ужас, не первым мужчиной в постели, отец не пытался меня как-то ругать или пристыдить.

Зато мама охала и ахала, когда я разошлась со своим первым молодым человеком. Говорила, что меня надо ремнём пороть, и что только "шлёндры" с разными пацанами таскаются. Но под суровым взглядом отца она замолкала.

Когда я была в институте, родители развелись. Папа сказал, что они с мамой совершенно не сходятся характерами, и что все эти годы он ждал, пока я вырасту и окрепну, чтобы принять правду. А теперь ему хочется жить без этой женщины.

Разъехались. Я всё равно осталась папиной любимой дочкой, он меня всегда был рад видеть, и если я не звонила или была загружена и долго не приходила в гости, он сам приезжал к университету и забирал меня с собой на трамвае попить чай и поговорить.

С мамой такого не было. С ней тяжело проходили любые разговоры. С разводом более остро ощутилось, что у нас с ней мало общего. Любую беседу она сводила к тому, что я отвратительно воспитана, залюблена отцом и не знаю жёсткости и дисциплины, одним словом "упущенный" ребёнок. Мне такие разговоры не нравились и я старалась отшучиваться и просто уходить спать.

Потом я вышла замуж и мы с мужем переехали в Грузию в Батуми. Мама и папа приезжали по-очереди в гости, и маме так понравилось, что она захотела остаться. Поселили её вместе с нами.

Потом я родила первого сына. Муж сразу захотел второго ребёнка, но я поставила условие: расширение жилплощади, а потом уже пополнение в семью. Так супруг начал больше работать и часто пропадать в командировках. Я, чтобы тоже не сидеть сложа руки, устроилась на подработку, которая мне нравилась.

Мама заявила, что хочет, наконец, заняться воспитанием детей, что с моим отцом не могла ощутить радость быть родителем, он меня от неё буквально "отрезал" своим вниманием, вот она и хочет наверстать упущенное с моим сыном.

Я обрадовалась и вышла на полную ставку, а потом взяла ещё и дополнительно полставки медсестрой. Я по образованию медсестра, но основная работа была никак не связана с медициной.

Мама буквально растила сына, но он не был привязан к ней больше, чем ко мне. Каждый вечер, по возвращению с работы, я проводила время с ним. Мы читали, разговаривали, делали аппликации, я научила сына вязать, и ему очень понравилось. Его умиротворял процесс, петельку за петелькой он соорудил мне летнюю "шаль". Лёгкую накидку, сам! Крючком сделал как бы кружевной вязаный платок.

У него прямо талант был, хотя я просто показала, как делать петли, а дальше он сам без каких-либо схем освоил вязание. Бабушка (моя мама) точно ему не помогала, потому что она не любила и не умела вязать.

В общем сын рос очень хорошим ребёнком. Только я его считала неуклюжим: то шишку набьёт, то синяки с ног и рук неделями не сходят, а как сходят, так сразу появляются новые. Ну, ребёнок, мальчишка, ему положено носиться и набивать синяки. Думала, что ничего страшного.

С девяти лет стал молчаливый и замкнутый. Я подумала, что очередной кризис, а может, уже и переходный возраст. Разговаривала с ним, но в душу не лезла: не хочет делиться секретами — и не надо.

Муж к тому времени уже заработал на квартиру, перестал постоянно мотаться по командировкам, осел дома. Когда зашла речь о втором ребёнке, начали выбирать, где взять жильё, и решили вернуться в Россию. Я очень скучала по папе, мы теперь виделись реже. Но из-за моей работы пришлось задержаться в Грузии ещё на пару лет. Я забеременела, родила в итоге там.

Старшему было 13, младшему два с половиной года, собрались летом переезжать, муж поехал проверять ремонт, докупать мебель, а мы с мамой и детьми остались и постепенно собирали вещи.

В один день вернулась из больницы, а у дома стоят соседи кучей. Когда подошла, ко мне бросились, сказали, у меня из квартиры плач и крики, их внутрь не впустили, вот минут десять только как всё началось, хорошо, что я пришла, а то они бы звонили уже в скорую и полицейским.

Я ног не чувствовала, так быстро поднялась на этаж, ручку дёргала — дверь закрыта, я, пока ключи доставала, стала кричать и звать старшего. Он мне в итоге и открыл, пока я трясущимися руками в замок вставляла ключ.

Бледный, почти зелёный, взлохмоченый, изо рта кровь, я чуть там же не упала. Только то, что в квартире в глубине плакал младший, только это и удержало от того, чтобы прямо там же и не сесть. Я промчалась бегом в дальнюю комнату, там младший сын сидел около батареи. Он просто плакал, сразу его осмотрела, ничего страшного не было.

Старший зашёл в комнату, я у него спросила, не ударился ли брат, не упал ли. Он мне так странно и тихо ответил — "почти". Я тогда уже немножко успокоилась, потому что видела, что с младшим сыном всё в порядке, и он, когда меня увидел, прижался уже и не плакал. А старшенький стоял всё ещё бледный.

Я его подозвала, открыла рот, а там язык прокушен глубоко и кровь сильно идёт. Сначала сын пытался что-то говорить, я ему велела молчать, повела в ванную, минут пять останавливали кровь, обеззараживали. В больницу ехать не стали, всё было не настолько серьёзно, и все нужные лекарства дома были. Когда уже все успокоились, с языком разобрались, я села и спросила.

— Ну, что случилось?

— Я защищался — сказал сын. Я не поняла, от кого защищался.

— А бабушка? — только тогда я вспомнила, что мама должна была быть дома. — А где бабушка? Что случилось, кто-то приходил?

— Нет… Я от бабушки защищался.

Я не поняла. Вот совсем. Просто тупо смотрела на сына, как рыба, и не знала, про что думать, что говорить. Потом уже собралась с силами:

— А что сделала бабушка?

— Она начала бить Рому.

— Рома баловался?

— Нет. Ну, то есть да, чуть-чуть. Клубнику по столу размазал.

— И что, бабушка по попе шлёпнула?

— По рукам.

— Ну и что потом?

— А я сказал, чтобы не трогала его.

— Прямо так и сказал?

— Да…

— Андрюш, нельзя так грубо с бабушкой. Замечание правильное, никого бить нельзя, но Рома же баловался, надо было просто сказать бабушке, что не надо ему по руке давать... И что потом?

— А потом она меня ударила. — Я на секунду не поняла опять, что происходит.

— Как ударила? За что?

— Просто так, потому что за Рому заступился.

— Не может быть.

— Может, она меня всё время била!

И старший сын заплакал. Младший подхватил ноту, и они завыли вдвоём. Я, уже слишком обескураженная и нервозная, тоже начала плакать, только не как они — взахлёб, а просто слезами. От нервов, наверное.

Я пыталась старшего успокоить, не получилось, он просто рыдал и прижимался. Дошли такой слипшейся ревущей каракатицей до кухни, там валерьянка, накапала сыну, дала выпить. Минут десять ещё хлюпал, а потом перестал заикаться и захлёбываться и рассказал всё.

У меня просто волосы дыбом встали, когда он начал рассказывать, что моя мать его всё время била и запрещала мне об этом рассказывать. Что била верёвкой, на которой мы бельё сушили, что по лицу била, что синяки, которые я видела, она оставляла.

Через 13 лет я узнала, что моего ребёнка в моём доме избивали! Что его запугивали и запрещали рассказывать родителям, что он боялся и ненавидел человека, с которым живёт бок о бок. С того дня у меня растут седые волосы.

Я росла ребёнком, вообще не знавшим, что такое крики или побои, что такое насилие со стороны взрослых. Тогда это было такой дикостью, таким ужасом. До сих пор я от этого не могу отойти и чувствую себя виноватой за то, что ничего не заметила, что допустила такое.

Как я вообще могла не понять, что творится с моим ребёнком, если он каждый день бежал ко мне навстречу счастливый, засыпал под сказки, и разговаривал со мной долго-долго, но никогда не рассказывал, что ему плохо. Как можно жить бок о бок с насилием и не заметить этого?

После того разговора я ещё долго рвала на себе волосы и плакала по ночам, не знала, как загладить вину перед сыном. И это же не чужой человек всё делал, а моя родная мама.

После этого всего я сама уже пила валерьянку, и сидела рыдала, обнимая детей. Через час только успокоились все втроём, младший от переизбытка событий и чувств заснул у меня на руках. Я шёпотом разговаривала со старшим. Обещала, что мы вот уже через несколько дней переедем и никогда больше бабушку не увидим, что его больше никто в жизни пальцем не тронет, я не позволю.

— Она меня и так больше не тронет. — Он так по-взрослому это сказал.

Я только тогда подумала, а что же произошло? Мне сын сказал, что у него в голове всё застучало как будто и он бабушку в ответ побил, а она ушла и в комнате закрылась. Я даже как-то и не думала, что с ней случилось.

Оставила младшего на руках у первого сына и пошла к матери. Тогда хотелось просто плюнуть ей в лицо, посмотреть в глаза, когда она мне врала. Когда говорила, что так любит внуков и хочет их воспитать, а сама поднимала на них руку.

Когда я подошла к её комнате к закрытой двери, возникло сразу два чувства. Хотелось войти и изо всей силы её толкнуть или ударить. Я даже не знала, чего именно мне хотелось, я же никогда не дралась, просто хотелось негативного физического воздействия. Как-то встряхнуть её и сделать больно.

И одновременно с этим меня пугала сама ситуация, было желание выстроить вокруг неё толстую кирпичную стену и замуровать, что бы она никогда не смогла приблизиться к моим детям или даже дотронуться до них или до меня. Взять её, как какой-то опасный предмет, поместить в сейф под замок и упрятать навсегда, а самим уехать далеко-далеко и никогда не вспоминать про это и знать, что она не доберётся.

Я так очень долго стояла по своим ощущениям. Решила всё таки не входить, почувствовала слабость, нежелание входить и видеть её, не хотелось снова убедиться в том, что избиения моего сына правда. Я даже развернулась и сделала шаг, но потом поняла, какого чёрта?! И в один момент чуть не снесла эту дверь стуком.

Мама открыла. У неё на лице была марля. И там уже распух до безобразия нос. Точно сломанный. Руки исцарапаны, оба предплечья в кровоподтёках и в одном месте несколько укусов довольно сильных. Я даже спрашивать ничего не стала. Там по взгляду было понятно. Она сто процентов всё слышала из нашего разговора, оправдаться не попыталась.

Развернулась. Захлопнула с размаху дверь.

Оставшиеся дни она нам на глаза не попадалась, потом мы улетели. На столе я оставила деньги на билет в Россию. Мужу не рассказала, сын тоже молчал. Только через некоторое время после приезда я пришла к папе и про всё ему проплакала. А он сказал, что в моём детстве мать меня ещё с младенчества лупила, просто я этого не помню. А когда папа это увидел, то просто оградил меня от неё. Сказал, заподозрит хоть что-то, лишит её родительских прав.

Уже два года прошло, у меня волосы с тех пор растут наполовину седые. Муж шутит, что я так сильно по Грузии скучаю, а это я жалею о временах, когда в жизни моих детей была та страшная женщина. Ни разу её не видела с тех пор и видеть не хочу.